Бродят толпы людей, на людей не похожих,
Равнодушных, слепых,
Я заглядывал в черные лица прохожих:
Ни своих, ни чужих.
Владимир Высоцкий.
Обстановка в комнате накалялась, хоть и говорили все спокойно, не торопясь, вполголоса. Тот, в штатском, что сидел напротив, по другую сторону стола, перебирал бумаги, не поднимая от них глаз, задавал вопросы.
– Так, значит, Кирилл Евгеньевич… – бубнил он.
Второй, в форме полковника МГБ, в удобном кресле поодаль, не сводил с Кирилла глаз. Под его сверлящим взглядом Кирилл продолжал сохранять невозмутимый вид. Он считал себя человеком не слабым: не склонялся под свистом пуль, не вздрагивал от разрывов снарядов, так что ж, теперь в кабинете робеть перед этими двумя?
– Так точно, Кирилл Евгеньевич, – подтвердил Кирилл.
– Двадцать четвертого года рождения, – продолжал выуживать штатский данные из бумаг. – Стало быть, двадцать три уже стукнуло.
– Так точно, двадцать три. В феврале.
– Вижу, вижу, – бурчал себе под нос штатский, изучая очередную бумагу и по-прежнему не глядя на Кирилла. – Что ж, молод, но уже хорошо проявил себя.
Полковник продолжал молчать, но Кирилл, не оборачиваясь к нему, ощущал на себе его тяжелый взгляд.
– Как звать отца твоего? – спросил штатский и, наконец, поднял глаза. Кирилл сразу определил, что он знает ответ на свой вопрос.
– Евгений Борисович Селиванов.