Шагнув за дверь из полумрака прихожей, Мхов на мгновенье слепнет от низкого утреннего солнца, тут же что-то большое и тёмное, метнувшись из-под крыльца, чуть не сшибает его с ног. Горячее и мокрое плотно проходится по лицу, часто и шумно дышащее тяжело виснет на плечах.
– Пшёл! – с перепугу громче, чем надо орёт Мхов. – Пшёл вон, с-собачье отродье!
Рослый, поджарый доберман, распластавшись в длинном прыжке, сигает вбок через перила; припав к траве, пёс гулко и быстро лает, будто смеется.
– Вот я тебе! – хозяин грозит любимцу кулаком. Тот вскакивает, мчится по двору галсами, словно быстрый черно-коричневый парусник: миновав дом, по изящной кривой огибает фонтан и скрывается в цветнике.
– Оба-на! – Мхов хлестко в четыре пальца свистит ему вслед и сильно до хруста в костях потягивается. – Ма-аш! – зовёт он. – А Маш!
Жена показывается из маленькой ротонды, увитой начавшим желтеть плющом. За ней, держась за длинную холщовую юбку, семенит дочь. Дарья копия мать: такая же светловолосая, широкая в кости, крупнотелая, всё это с поправкой на четырехлетний возраст, разумеется. Зато сын…
– Проснулся, Мхов? – щурясь на солнце, говорит жена.
– Пр-роснулся, Мхов? – эхом важно пищит Дарья. Она только недавно выучилась выговаривать «р» и теперь явно гордится этим своим новым умением.
– А вы давно? – спрашивает в ответ Мхов.
– Я уже на рынок успела. Парного молока хочешь? – Мария одной рукой накручивает на пальцы свой длинный белый локон, другой – делает то же самое на голове дочери.