Читать онлайн
Утонувшая в метели

Иван Лаврентьев
Утонувшая в метели

Петербург утонул в ночи. На улицы и проспекты спустилась, словно нежеланная гостья, морозная мгла. По безлюдным дворам и переулкам носился пробирающий ледяной ветер. Он грозился оборвать провода и обламывал замёрзшие ветви деревьев Летнего сада, устремлялся в городские каналы, бился о вековые каменные стены.

Бушевала пурга. Мелкий снег, разбившись на миллионы крохотных осколков, стремительно молотил по крышам домов, стучал в окна, тонул во дворах. Мрачная пелена, затянувшая небо, не пропускала мерцания звёзд. Казалось, они никогда и не светили.

В витринах Невского проспекта болезненно отражался желтушный свет фонарей, даже ему хотелось погаснуть, стыдливо спрятаться до лучших времён, а у одного из домов на Советской улице съёжился от холода бездомный одноглазый кот. Он сидел на лавке и грозно щурился, грязная шерсть его колыхалась на ветру, оголяя розовое тело. Похожий на бывалого моряка, он воротил морду по ветру, понимая: сегодняшнюю бурю лучше переждать в подвале.

Среди завываний метели и стужи, слагающих свою страшную одинокую песнь, заметаемое снегом, во внутреннем дворе Дома моды на Дворцовой набережной встретило свои последние минуты ныне бездыханное тело Оли Чайкиной. Глаза её были распахнуты, и две маленькие безжизненные льдинки бессмысленно глядели в небо. В них ничего не читалось, лишь безразличие и отдалённый страх, забравшийся в зрачки, но даже он был доступен лишь самым впечатлительным смотрящим. Труп не мог ничего сказать, и на страх, конечно, тоже был не способен.

Всего пару часов назад тело дышало, ноздри вздымались от горячего воздуха, теперь же всё замерло, и никогда больше не суждено ей вдохнуть, подумать, посмеяться. По бледному лицу нещадно колотил острый снег, синюшные губы замерли в безмолвном крике, мёртвые пальцы утонули в снегу. Ветер тормошил её лёгкое белое платьице, бесстыдно шаря по окоченевшему юному тельцу. Белёсые кудряшки слиплись от багровой жижи, тёмным пятном впитавшейся в снег под затылком. Казалось, метель оплакивает девушку, такую молодую, невинную. Вскоре зима окутала её тело, бережно присыпала белой кромкой и похоронила в себе, унося душу далеко в морозную высь.

Человек, уже несколько минут стоящий в оцепенении возле мёртвого тела, резко развернулся и, не оборачиваясь, поспешил прочь. Шаги его эхом раздались в арке внутреннего двора, и он скрылся в потоке снега.

Утро в квартире Протасовых

Днём ранее.

Декабрьское солнце играючи облизывало обивку мягкой мебели, пробираясь сквозь лёгкий тюль в квартиру Протасовых. Отражаясь в стёклах книжного шкафа, морозный свет наполнял всю комнату, пребывающую в безмятежной тишине. Нарушали её лишь мерное постукивание настенных часов из тёмного дерева и едва слышное сопение среди вороха подушек и одеяла.

До Нового года оставалось десять дней. За ночь улицы Петербурга покрыл свежий снег, он всё ещё неспешно порхал в утреннем воздухе. Выглянув на улицу, сопящий обнаружил бы чудесную картину: изящные золочёные фасады особняка Мясникова, видневшегося из окна квартиры дома № 7 в Гродненском переулке, приоделись в пышную шубу. Белый цвет очертил и витиеватый контур ограды, и тонкие ветви рябин, и хвойные лапы елей, залил собою тротуары, крыши, небо. Белым-бело!

Но сопящий только открыл глаза и тут же резко перевернулся на другой бок. Перед глазами всё ещё стоял сон, пока сознание возвращалось из ночного забытия. Он тяжко вздохнул и потёр кулаком веки. Снова ему привиделась она, хоть и давно не появлялась.

В груди защемило, и неприятное чувство разлилось глубоко внутри. Словно бабочки, некогда порхавшие, обернулись в коконы, из которых родились.

Женя припомнил их с Олей знакомство. Это произошло ещё в школе во время летних каникул, когда его товарищи разъехались кто куда. Им с Олей было тогда лет по двенадцать, они жили в соседних домах и нередко встречались на улице, но знакомы не были. Пока однажды её кошка не забежала в подвал. Девочка плакала и боялась зайти туда, а он согласился помочь – так зародилась тёплая крепкая дружба.

Когда оба подросли, между ними вспыхнули чувства, и Женя узнал, что значит любить другого человека. Он был увлечён ею без памяти, она не покидала его мыслей, и каждый день проходил в ожидании вечерней встречи. Лавочка в соседнем дворе, скрытая кронами низких берёз, стала их пристанищем, своеобразным тайным местом, к которому нежные чувства тянули юные сердца.

Долгие прогулки по морскому городу, откровенные разговоры у маленького костра на пляже в хмурую погоду – он готов был бежать за ней куда угодно по первому зову. Такие уж они, первые чувства. Первый секс, первые ссоры, первая любовь. Для них всё было в новинку, и такими серьёзными виделись планы на будущее.

Но Оля неожиданно рассталась с ним, толком не сумев объяснить причины. Через время он, конечно, оправился, взял себя в руки и продолжил жить дальше, правда, чувств столь же сильных пока не испытывал ни к кому.

К двадцати двум годам Женя имел парочку историй, даже несколько тайных воздыхательниц, но никто из них не цеплял его так, как первая любовь. Она осталась в его памяти тёплым светом, бесчисленным множеством моментов, которые парень не мог, да и не хотел повторить с другими.

И пусть он помнил лишь хорошее, внезапно всплывающие во снах воспоминания навевали тоску. Снова будто вскрывались старые детские раны, душу бередили прежние обиды.

«Который час?» – подумал Женя.

Нащупал телефон на прикроватном столике, поднёс его к лицу, и перед глазами замаячили уведомления. Ненужная информация от приложений, объявления о нелепых прямых эфирах, очередные несмешные видео от знакомых – ничего интересного. С прищуром от экранного света разглядел – суббота, 10.00.

Он отбросил гаджет в ноги, зевнул и сомкнул веки, но мысли и воспоминания всё носились в голове. Как бы он не укладывался, какую позу только не принимал, сна не было – пришлось вставать.

Неразмятое мускулистое тело поддавалось плохо: вставая, запнулся о собственную ногу и чуть не распластался на паласе, издав при этом гулкий топот.

Скажем прямо, внешними данными молодого человека природа не обделила: высокий брюнет, кудрявый, глубокие серо-голубые глаза и точёные скулы. Вдобавок он серьёзно увлекался дзюдо в школьное время, так что сложен был хорошо: широкая спина, сильные руки и ноги, крепкий торс, когда–то даже чётко выделялись заветные кубики. Только вот побороть неуклюжесть, которая мешала и на татами, с годами так и не удалось.

Посетив ванную, он щёлкнул чайник и умостился в углу кухонного дивана, угрюмо подперев подбородок кулаком. В этот момент послышались тихие шаги, и в дверном проёме появилась заспанная сестра в пижаме. Рыжие волосы её были взлохмачены, а на щеке остался характерный след от подушки.

– Ты чего грохочешь? – шепнула нахмурившаяся Вика.

– Извини, я запнулся, пока вставал.

Зевающая девушка прошла к графину и налила себе воды, прислонилась к гарнитуру и заинтересованно глянула на брата.

– Что-то случилось? Ты какой-то грустный.

Тот отмахнулся в ответ и пару секунд сохранял молчание, после чего всё-таки пробурчал:

– Да снова Оля снилась.

– В твоём случае не снова, а опять, – вздохнула Вика. – Давай одевайся, скоро Лия придёт на чай.

– Так рано?

– У неё были дела рядом с нами, она звонила минут пятнадцать назад.

– Какие могут быть дела в субботу утром? – удивился Женя.

– Понятия не имею, но ты её знаешь, – сестра усмехнулась и затейливо покосилась на братца. – Она же тебе нравится, да?

– Это не так, – закатил глаза парень. – Вика, не лезь не в своё дело! Пойду приведу себя в порядок.

Он поспешил покинуть кухню, а девушка так и осталась стоять с ухмылкой.

– Ну-ну, – тихо сказала она.

Лия Адлер

Лия Адле́р семенила короткими ножками по заснеженным улицам Петербурга, восторженно оборачиваясь вокруг. Она была из тех людей, что вечно глядят по сторонам и томно вздыхают всякий раз, когда подмечают красоту обыденных на первый взгляд явлений и вещей. Это могли быть необычный окрас неба, исключительность которого была доступна лишь художникам или избранным чудакам, в число которых входила и Лия, отражение солнечных лучей в витрине аптеки, или, скажем, маленькая птичка, сидящая в кормушке и вряд ли имевшая своей целью вызывать подобные чувства прохожих.

В наушниках играли «Last Christmas» дуэта «Wham!», «Let it snow» и «Jingle Bells» Фрэнка Синатры. Окна домов кое–где были украшены детскими снежинками из бумаги; витрины магазинов на Невском пестрили цветными огоньками из–под еловых ветвей; пекарни поспешили окутаться гирляндами и мерцающими вывесками – тут и там чувствовалось приближение самого светлого праздника – Нового года.

Неспешно спускались с облаков крупные хлопья. Они невесомо падали на белую шубу Лии, а те, что не успели, скрипели под каблуками её сапог. Губы неизменно пудрового оттенка были чуть приоткрыты, выпуская частое дыхание, от чего ресницы покрылись едва заметным инеем. Золотистые локоны развевались от торопливой ходьбы. Адлер находилась в возбуждённом настроении, не столько из–за предновогодней суеты, её она отложила на второй план, сколько из–за потрясающего известия, которое девушка спешно несла в квартиру Протасовых.

Лия вышла из дома субботним утром с уверенным настроем купить наконец новогоднюю атрибутику, которая с приближением заветной полночи всё быстрее покидала прилавки. Она была убеждена, что самое лучшее разбирают утром, и чтобы ознакомиться со всем ассортиментом бесчисленных игрушек, шариков и гирлянд, необходимо встать как можно раньше и в числе первых оказаться у заветных стеллажей. В этом году её родители уехали встречать Новый год к родственникам во Францию, оставив дом на Крестовском острове в полном её распоряжении. Адлер планировала закатить вечеринку для самых близких друзей и отнеслась к делу серьёзно: уже начала составлять плейлист, план мероприятия, расписала покупки.

Перед совершением рейда по магазинам Петербурга было решено сначала, всё–таки, заскочить на заседание Студенческого совета, бессменным членом которого Лия являлась уже второй год. Собрание затянулось, и Адлер всё чаще поглядывала на часы, боясь не успеть справиться с намеченными планами на день. Важных вопросов не поднималось, заседание постепенно превращалось в бесцельную приятельскую беседу. В какой–то момент Лия начала жалеть о том, что пришла, но то, что она услышала от соседки по креслу, переубедило её и даже заставило отложить до лучших времён срочную подготовку к предстоящей вечеринке. Она решила незамедлительно поделиться этим с Викой Протасовой.

Неприятные известия

День Ивана Голдина не предвещал ничего необычного. Он сидел в своём кабинете в полной тишине и пил чай из фарфоровой чашки. Здание Дома моды «Шереметев» располагалось на Дворцовой набережной, и из окон кабинета Голдина открывался потрясающий вид на Петропавловскую крепость. Правда, потрясающим он был только первые пару раз, спустя время глаз привык, и вид стал обыденным.

Утро субботы сменило вечер пятницы, который, в свою очередь, сменил вечер четверга. Начало рабочего выходного, к сожалению, было непродуктивным.

За завтраком после раннего подъёма Иван разглядел снегопад на улице, и, выйдя, сперва обрадовался ему. Наконец в Санкт–Петербурге ожидалась настоящая зима с сугробами, снегопадами и праздничным настроением, как в рекламе «Coca–Cola». Однако почти сразу детский восторг сменился насущными проблемами.

К двадцати пяти годам Иван Голдин уже занимал место модельера в одном из самых известных модных домов Петербурга, которое получил благодаря выдающемуся таланту и особому, авторскому взгляду на моду. Он считал, что время безликих моделей и несуразных образов на подиумах должно рано или поздно закончиться, и ему на смену придёт мода более приземлённая и изящная, человечная. Идеальной моделью на показе Иван представлял улыбающуюся, довольную девушку, которая демонстрирует наслаждение от своего наряда, что шло вразрез с современной идеей модели–манекена. На его взгляд, ошибочным было превращать живых людей в куклы и вешалки. Кому захочется смотреть на одежду, которую несёт на себе девушка с очень грустным лицом, словно её насильно засунули в мешок из–под картошки и выставили на публику?

Такую позицию не раз критиковали модные обозреватели и прочие знатоки, присутствовавшие на показах молодого дизайнера. Они убеждали Голдина в несостоятельности, твердя о том, что продажами должен заниматься масс–маркет, а дело модельера – создавать тренды и творить высокую моду. Тогда он приводил цитату из фильма «Дьявол носит Прада»: «По большому счёту, на что направлена многомиллионная индустрия моды? На красоту души».

Его одежда отличалась нестандартными фасонами, за основу которых Голдин нередко брал винтажные образы, и почти полным отсутствием стиля «унисекс». Мода должна раскрывать человека, находить прекрасное в женском, сильное в мужском, а не подгонять всех и каждого под единые рамки и оверсайз – так он считал. Его нередко обвиняли в сексизме, на что Иван год назад ответил небольшой коллекцией женских брючных костюмов мужского фасона «нетипичных» для слабого пола цветов: хаки, грязного асфальта, некоторых других, в которых присутствовали броши, золочёные пуговицы, и модели выглядели в них женственно и сексуально. Никого особо этим не удивил: женщины носят брюки уже больше века, но коллекция смотрелась изящно и эффектно.

– Как видите, – ухмылялся Голдин в интервью одному из модных критиков, – я не создаю правил для каждого пола, а лишь подчёркиваю заложенные природой данные.

К слову, это был его первый показ под эгидой Дома «Шереметев», который принёс внушительные доходы от продаж и упрочил самого парня как модельера этого Дома, обеспечив, по меньшей мере, пару лет выгодного сотрудничества. Сотрудничество – именно так он это называл.

Иван засмотрелся на узоры чайной чашки – золотые витки, напоминавшие хохлому, игриво разбежались по белому фарфору. Его любимое сочетание цветов. Сделал небольшой глоток и прикрыл глаза.

Главная проблема, которая неминуемо всплывала в памяти в минуты забвения – символ коллекции, а вернее, его отсутствие. Группе Ивана Голдина поручили представить «Шереметев» на грядущем показе в Токио, приглашение на который с трудом удалось получить владельцу Дома моды – Петру Шереметеву. На кону стояло всё: его имя, доход, бизнес.